Монстры в кино: почему мы боимся и любим вампиров
Фильмы о монстрах можно воспринимать по-разному. Кто-то видит в них легкомысленное развлечение, которое спасает от нехватки адреналина, а кто-то – неплохой способ исследовать подсознательные страхи и тревоги нашего общества. Если вам вдруг кажется, что вторая трактовка уж слишком надуманная, обратите внимание на происхождение самого слова «монстр» – в переводе с латыни оно означает «предупреждение». И действительно – главные страшилки каждой исторической эпохи отображали вполне реальные угрозы. Годзилла стал олицетворением всех ужасов атомной войны, а зомби – символом бездумного консьюмеризма. Оборотни показывали одни из самых первобытных страхов – боязни, что мы сами можем оказаться чудовищами.
Истории о вампирах считались главными страшилками викторианского общества не просто так. Они показывали, насколько опасной может быть необдуманная половая жизнь – достаточно лишь одного ночного рандеву с загадочным незнакомцем, чтобы девушка начала таять на глазах, постепенно умирая. Рассказываем, почему кровопийцы настолько прочно заняли свою нишу в поп-культуре и как образ киношного вампира изменялся на протяжении истории.
Истоки ужаса
Мифы о злых существах, которые даже после собственной смерти мучают окружающих, питаясь их кровью, существовали на протяжении миллионов лет. Упоминания о кровожадных духах можно найти в древнееврейской, шумерской, древнегреческой и других культурах – правда, чаще всего эти монстры не сильно напоминали тех вампиров, к которым мы привыкли. Порой их описывали как кровожадных птиц, летающих женских голов или крылатых безногих чудовищ – такое сложное спутать с элегантным графом Дракулой и его соблазнительными невестами.
Более знакомые нам образы появились в европейском фольклоре примерно в начале 18-го века – люди регулярно умирали от непонятных заболеваний, а их родственники во всем винили загадочных монстров. Когда тела погибших выкапывали для исследования, они выглядели настолько жутко, что очевидцы моментально убеждались в том, что перед ними – вовсе не невинные остатки односельчан, а чудовищный монстр. Виной всему были процессы разложения – из-за них тела худых людей раздувались, опухали, а ногти и зубы казались длиннее, чем были при жизни. Страх перед упырями порой перерастал в настолько масштабную истерию, что подозреваемых в колдовстве или вампиризме привселюдно казнили, а тела их «жертв» выкапывали из могил, обезглавливали или протыкали кольями. К охоте на вампиров присоединялись не только простые сельские жители, но и влиятельные общественные деятели, теологи и аристократы.
Всеобщая паника закончилась лишь после того, как австрийская императрица Мария Терезия отправила своего личного доктора исследовать слухи о нападениях вампиров. Врач объездил пару городов и деревень, осмотрел трупы «упырей» и пришел к выводу, что все это – суеверия и массовая истерия. После этого Мария Терезия запретила своим подданным раскапывать могилы и обезглавливать трупы, так что количество охотников за вампирами резко уменьшилось. Другие европейские монархи последовали ее примеру, но страх перед кровожадными покойниками никуда не делся – он просто перекочевал в литературу, а затем, в кино.
Символизм и политика
Литературные интерпретации старых легенд о вампирах имели явный политический подтекст, который считывается и сегодня. Например, самую известную англоязычную историю об упырях, «Дракулу» ирландца Брэма Стокера, можно трактовать по-разному. Во-первых, это блестящая метафора страха британцев перед чужаками, которые врываются в спокойное викторианское общество и пытаются распространять свои антихристианские, дикие обычаи. Довольно иронично, учитывая, что в те времена именно англичане активно завоевывали чужие земли и пытались навязывать окружающим свои порядки. Во-вторых, некоторые исследователи считают, что древнего паразита Дракулу можно воспринимать как символ «Старого порядка» – политического режима, который существовал до Великой французской революции. Действительно, главный злодей Стокера – ветхий, но все еще опасный аристократ, который нещадно терроризирует своих селян, буквально пожирая их тела.
Но третья, самая очевидная трактовка, кажется самой важной. «Дракула» – притча о пагубных последствиях страсти и сексуальных связей вне брака. В викторианском обществе не было принято в открытую говорить о плотских утехах, так что хоррор-истории о чужестранцах, соблазняющих приличных девушек и распространяющих загадочные заболевания, были чем-то вроде метафорического сексуального ликбеза. Впрочем, «Дракула» был не первым литературным произведением, которое проводило параллели между вампиризмом и тайными желаниями. Почти за сто лет до выхода произведения Стокера мир увидел «Кармиллу» Шеридана Ле Фану – хоррор-новеллу с явным сафическим подтекстом. Довольно смелая задумка, учитывая, что о гомосексуальности в европейских научных кругах начали говорить лишь в 1895 году.
Сексуальный подтекст до сих пор присутствует в историях о вампирах – даже несмотря на то, что наше общество гораздо более открытое, чем викторианское. Кровопийцы были главными киношными монстрами времен сексуальной революции, а чуть позже – метафорой страха перед ВИЧ и даже символами возвращения к пуританскому воздержанию.
Вампиры на большом экране
Забавно, что первый фильм с названием «Вампир» (1913) рассказывал не о клыкастых монстрах, а о «женщинах-вамп» – фатальных красотках, которые соблазняли мужчин и превращали их жизнь в сущий ад. А вот первым ужастиком, в котором фигурировало что-то вроде упырей, была немая французская короткометражка «Дом дьявола» (1896). Кроме нее были еще две ленты, которые можно считать условными экранизациями «Дракулы» Брэма Стокера, но обе считаются потерянными, так что никто точно не знает, как именно эти истории изображали вампиров.
Первой «настоящей» картиной о монструозных кровопийцах считается легендарный немой ужастик «Носферату» (1922) немецкого постановщика Ф. В. Мурнау. Из-за того, что создатели фильма не получили права на экранизацию «Дракулы», главного антагониста назвали Носферату, а место действия перенесли из Трансильвании в Бремен. Образ Макса Шрека в роли лысого, зубатого и невыносимо пугающего вампира настолько въелся в общественное сознание, что фильм несколько раз переснимали. Вернер Герцог, например, сделал почти идентичную (но цветную) копию культовой картины, взяв на роль упыря своего давнего коллегу Клауса Кински.
В 1931 году компания Universal выпустила свою версию «Дракулы» с хоррор-легендой Белой Лугоши в центральной роли. В этой интерпретации граф-вампир был не просто зловещим – зрителей поражала его аристократичность и харизма. Но главным достижением режиссера Тода Броунинга было то, что он всерьез пытался вызвать у публики чувство ужаса и заставить их поверить в существование сверхъестественного. Судя по всему, такой подход сработал – во время показов «Дракулы» люди буквально теряли сознание.
Эволюция страха
Заметив, как американцы успешно эксплуатировали тему хорроров, британская студия Hammer взялась за создание собственных ужастиков. Их первой картиной стала еще одна экранизация бессмертного романа Брэма Стокера, главную роль в которой сыграл Кристофер Ли. Его Дракула был влиятельным, зловещим, аристократичным и, неожиданно, соблазнительным. Дело в том, что незадолго до выхода хаммеровского «Дракулы» (1958) началась сексуальная революция: Альфред Кинси опубликовал свои «Отчеты» – монографии о человеческой сексуальности, которые шокировали публику и заставляли задуматься о старых взглядах на ориентацию, разнообразные фетиши и промискуитет. Конец 1950-х и 1960-е были периодом повышенного интереса к плотской любви, так что даже главным оружием Дракулы тех времен были не острые клыки, а гипнотический взгляд и харизма.
Естественно, скоро у студии Hammer появились последователи – в 1970-х вышла целая волна откровенно эротических хорроров о вампирах: «Вампирши-лесбиянки» Хесуса Франко, «Дочери тьмы» Гарри Кумела и трилогия Жана Роллинса. Пионер боди-хоррора Дэвид Кроненберг тоже взялся за кровопийц – в 1977 году вышла его картина «Бешенство», которая решительно отказывалась от готических канонов и показывала зрителям соврешнно неожиданную вариацию на тему вампиров. Вместо того, чтобы кусать своих жертв клыками, героиня Кроненберга пила их кровь с помощью жала, которое вырастает у нее из подмышки.
1980-е были периодом вампиров-бунтарей – Джоэль Шумахер внес в классический сюжет нотку подросткового протеста, сняв своих «Пропащих ребят». Тут упыри ездили на байках, слушали тяжелую музыку и носили потертые кожанки – неудивительно, что некоторые исследователи считают фильм предшественником субкультуры готов. Тинейджерам нравились такие эксперименты с жанром, ведь подобные герои были куда более понятными чем высокопарный аристократ-Дракула. А их родители смотрели Шумахера, чтобы подтвердить свои давние опасения – не жди ничего хорошего от всех этих шумных подростков с бумбоксами и странными татуировками.
Кровопийцы нашего времени
1990-е начались с возвращения к истокам – Фрэнсис Форд Коппола выпустил свою изящную, романтическую версию «Дракулы», а в 1994 году вышла долгожданная адаптация «Интервью с вампиром» американской писательницы Энн Райс. Как и первоисточник, экранизация с Томом Крузом и Брэдом Питтом исследовала мотивы гомосексуальности, принятия себя и поисков любви. Но уже в середине десятилетия фильмы о вампирах снова отказались от классических канонов и начали заигрывать с современной повесткой. Особенно в этом преуспел сериал «Баффи, истребительница вампиров» Джосса Уидона – шоу было ярким вызовом царящим в Голливуде стереотипам. Героиня Сары Мишель Геллар показывала, что можно быть феминной, увлекаться типично «девчачьими» вещами, но при этом регулярно спасать мир от невероятно опасных чудовищ. Если до этого красивые девушки в историях о вампирах либо становились жертвами кровопийц, либо оказывались упырями и соблазняли героя, то теперь парадигму перевернули с ног на голову.
Естественно, нельзя вспомнить о 2000-х и проигнорировать феномен «Сумерек» – чрезвычайно популярной франшизы, которая растопила сердца миллионов и смертельно разозлила любителей «настоящих» вампиров. Причина популярности этой серии довольно проста и дело даже не в красоте блестящего Роберта Паттинсона. Романы Стефани Майер были протестом против современных взглядов на телесность и гендер – таким себе реваншем консервативных взглядов. «Баффи» показывала девушкам, что можно свободно распоряжаться своим телом, заигрывать с красивыми мужчинами (даже если они – вампиры) и самостоятельно инициировать секс. «Сумерки» были рассчитаны на девушек, которые придерживались более старомодных взглядов на романтику и хотели знать, что настоящая любовь может быть целомудренной. Правда, в ответ на философию «Сумерек» появилась «Настоящая кровь» – франшиза, которая до последнего провоцировала своих фанатов безудержным сексом, вопросами идентичности и либеральной философией.
Вампиры – образ, который отлично вписывается в любой дискурс и пугает зрителей любой эпохи. Если мы уже не боимся клыкастого «Дракулу», то нас наверняка обезоружит меланхоличная история о последствиях бессмертия (например, как у Джима Джармуша в «В живых останутся только любовники») или феминистическая притча о вампирше-стейтбордерше из Ирана («Девушка возвращается одна ночью домой» Аны Лили Амирпур). Возможно, как раз главный секрет бессмертия этих монстров – то, что они не только отображают наши подсознательные фобии и желания, но и довольно ловко трансформируются, постоянно превращаясь в нечто новое и актуальное.
